Сто лет и чемодан денег в придачу - Страница 71

К оглавлению

71

Тот вздохнул — он слишком ленив, да и вообще: как тут заранее узнаешь, он ведь никогда в жизни не работал.

Тоже выход, заметил Аллан. Ведь в трудовом лагере филонить не получится, сразу схлопочешь очередь свинца от охраны.

Герберта эта мысль и утешила, и ужаснула. Очередь свинца — это же, наверное, ужасно больно?

~~~

Жизненные запросы у Аллан Карлсона были скромные. Постель, плотная пища, какое-нибудь занятие и бреннвин — по чуть-чуть, но регулярно, — при таких условиях он мог многое выдержать. Во владивостокском лагере к его услугам имелось все перечисленное — за исключением бреннвина.

Владивостокский порт состоял в то время из открытой и закрытой частей. Закрытая была огорожена высоким забором, за которым располагался исправительно-трудовой лагерь ГУЛАГа, сорок коричневых бараков в четыре ряда. Забор шел до самого причала. Суда, погрузку или разгрузку которых должны были осуществлять заключенные, швартовались по внутреннюю сторону забора, остальные — по внешнюю. Заключенные, кстати сказать, обслуживали почти все суда, кроме разве что мелких рыболовецких шхун, обходившихся силами собственного экипажа, да еще пары крупных нефтеналивных танкеров.

За редкими исключениями дни во владивостокском трудовом лагере друг от друга мало отличались. Подъем в бараке в шесть, завтрак через четверть часа. Рабочий день — двенадцать часов, с полседьмого до полседьмого, с получасовым перерывом на обед в полдень. Сразу же по окончании трудового дня выдавался ужин, после чего бараки запирали до следующего утра.

Кормили в лагере неплохо: большей частью, правда, рыбой, зато не только в виде супа. Охранники особой вежливостью не отличались, но по крайней мере не стреляли в заключенных почем зря. Даже Герберт Эйнштейн, вопреки собственным устремлениям, смог сохранить жизнь. Разумеется, медленнее, чем он, не шевелился ни один из заключенных, но поскольку Герберт держался при этом вблизи работающего изо всех сил Аллана, то внимания на это никто не обращал. Аллан был не прочь поработать за двоих. Однако он запретил Герберту стоять над душой и причитать о своей несчастной доле, поскольку Аллан уже в курсе дела, а на память он пока не жалуется. Так что повторять одно и то же смысла не имеет. Герберт подчинился, и это было хорошо, как хорошо было и почти все остальное.

Если бы только не тотальное отсутствие бреннвина. Аллан терпел ровно пять лет и три недели. А потом сказал:

— А теперь я хочу выпить. А выпить тут нечего. Стало быть, надо отсюда двигать.

Глава 17
Вторник, 10 мая 2005 года

Весеннее солнце пригревало уже девятый день подряд, и даже если по утрам бывало прохладно, Буссе все равно накрывал стол к завтраку на террасе.

Бенни и Прекрасная выпустили Соню из автобуса и отвели пастись на луг позади дома. Аллан и Ежик Ердин сидели вместе на садовых качелях и осторожно покачивались. Первому было сто лет, а второй чувствовал себя приблизительно на столько же. Голова болела, сломанное ребро мешало дышать, правая рука вообще не слушалась, а больше всего изводила рана в правом бедре. Бенни, окинув взглядом пациента, предложил сменить повязку, но чуть позже — начать, наверное, лучше с пары таблеток хорошего обезболивающего. А морфин приберечь на вечер, если понадобится.

После чего Бенни вернулся к Соне, оставив Аллана и Ежика наедине. Аллан решил, что вот теперь, похоже, настала пора для серьезного разговора. И начал с того, что выразил соболезнование по поводу того, что… Болт его звали?.. что Болт пропал в сёдерманландских лесах и что… Хлам?.. нечаянно попал под Соню сразу же после этого. Оба они, и Болт, и Хлам, вели себя, мягко говоря, угрожающе, может, это стоит учесть как смягчающее обстоятельство, — что скажет господин Ежик?

Печально, сказал Ежик Ердин, что ребят не стало, но его даже не очень удивляет, что их победил столетний дед, хоть и при некоторой посторонней помощи, поскольку оба были феерические придурки. Единственным, кто мог бы перещеголять их в тупости, был четвертый член клуба, Каракас, но этот уже бежал из страны и едет теперь домой, куда-то в Южную Америку, — откуда именно он родом, Ежик сказать затрудняется.

Тут голос у Ежика Ердина стал грустный-грустный — видимо, жалко стало себя, потому что ведь только этот Каракас мог договариваться с кокаиновыми баронами в Колумбии; а теперь у Ежика нет ни переводчика, ни бизнес-партнера. И вот он сидит теперь тут и не знает, сколько косточек у него переломано, и понятия не имеет, что ему дальше делать с собственной жизнью. Аллан утешал его — ведь есть и другая наркота, сбытом которой господин Ежик мог бы заняться. В наркоте Аллан как раз не очень понимает, но, возможно, господин Ежик и Буссе Буза могли бы что-нибудь выращивать прямо тут, на хуторе?

Ежик отвечал, что Буссе Буза его по жизни лучший друг, да вот беда — мораль у него, видите ли. Кабы не она, то были бы теперь Ежик и Буссе фрикаделечными королями Европы.

Тут Буссе нарушил воцарившуюся на качелях тихую меланхолию, сообщив, что завтрак на столе. Наконец и Ежик смог отведать самую сочную в мире курочку, а к ней арбуз, импортированный, казалось, непосредственно из царствия небесного.

После завтрака Бенни обработал Ежику рану, а затем Ежик спросил: извинят ли его друзья, если он немножко подремлет после завтрака? Друзья, разумеется, извинили.

Дальнейшие несколько часов в Клоккарегорде происходило вот что: Бенни и Прекрасная прибирались в сарае, чтобы оборудовать там более достойное и долговременное стойло для Сони. Юлиус и Буссе отправились в Фальчёпинг за провизией, где и увидели газеты с тревожными заголовками о том, что столетний мужчина во главе шайки маньяков рыщет по всей стране.

71