Когда тебе предлагают поесть и выпить, то правду можно на время и в сторонку отодвинуть, решил Аллан и навешал генералу лапши на оба уха.
И вышло, что Аллан оказался за тем кустом, убегая от республиканцев, что он сам видел, как мост минировался, и это еще повезло, потому что иначе он не смог бы предупредить генерала.
Почему Аллан очутился в Испании? Его сюда сманил друг, находившийся в близких отношениях с покойным Примо де Риверой. Но поскольку друг погиб от вражеской гранаты, Аллану ничего не оставалось, как сражаться в одиночку, чтобы не погибнуть. Он угодил в лапы республиканцев, но в конце концов умудрился вырваться.
Тут Аллан, быстренько сменив тему, стал рассказывать, что его отец был одним из приближенных русского царя Николая и принял мученическую смерть в неравном бою с вождем большевиков Лениным.
Ужин подали в палатке генерального штаба. По мере поступления красного вина в организм Аллана описания отцова героизма делались все более красочными. Больше растрогать генерала Франко вряд ли было возможно. Сперва ему спасли жизнь, а потом оказалось, что спаситель — чуть ли не родственник царя Николая II!
Угощение оказалась поистине изысканным — иного андалузский повар себе бы и не позволил. А вино лилось рекой за бесконечной чередой тостов — за Аллана, за отца Аллана, за царя Николая и за царскую семью. Наконец генерал уснул, обняв Аллана в подтверждение того, что они теперь на «ты» и без чинов.
А когда оба проснулись, война уже кончилась. Генерал Франко взял на себя управление новой Испанией и предложил Аллану должность начальника собственной охраны. Аллан поблагодарил за такое предложение, но отказался, объяснив, что пора и домой возвращаться, пусть уж Франсиско его извинит. Франсиско извинил и выписал Аллану охранную грамоту, гарантирующую безграничное покровительство генералиссимуса («только покажи мое письмо, если тебе понадобится помощь»), и предоставил ему роскошный эскорт до самого Лиссабона, откуда, по мнению генерала, наверняка ходят корабли на север. Корабли из Лиссабона, как оказалось, ходили во всех мыслимых направлениях. Аллан остановился на набережной и призадумался. Потом помахал письмом от генерала перед носом у капитана одного из судов под испанским флагом — и тут же был безвозмездно поднят на борт. О том, что Аллану придется работать за кров и стол, даже речи не шло.
Корабль направлялся, разумеется, не в Швецию, но еще стоя на набережной, Аллан задался вопросом, что бы он стал там делать, в Швеции, — и никакого вразумительного ответа найти не смог.
После вечерней пресс-конференции Хлам взял пива и сел подумать. Но сколько ни думал, понятнее не становилось. Что ли Болт похитил столетнего деда? Или одно к другому отношения не имеет? От раздумий у Хлама разболелась голова, так что он бросил это дело и, позвонив Шефу, доложил, что доложить ему вообще-то нечего. И получил приказ не покидать Мальмчёпинг и ждать дальнейших указаний.
Разговор закончился, и Хлам вновь остался наедине со своим пивом. Ситуация получалась противнейшая, Хлама раздражало, что он ничего не понимает, и голова опять стала болеть. И он унесся в мыслях из дня нынешнего в дни былые: сидел и вспоминал юные годы в родном краю.
Хлам начал свою криминальную карьеру в Браосе, всего в паре миль от места, где теперь оказались Аллан и его новые друзья. Там Хлам, объединившись с несколькими единомышленниками, создал байкерский клуб «The Violence». Хлам был в нем главным: это он решал, какой ларек подлежит очередному взлому и конфискации сигарет. Название «The Violence» — «Насилие» — придумал тоже он. И он же имел несчастье поручить своей девчонке, чтобы вышила название байкерского клуба на десяти краденых кожаных косухах. Девчонка — звали ее Исабелла — грамотно писать в школе так и не выучилась, даже по-шведски, не то что по-английски.
Так и получилось, что Исабелла вышила на всех косухах «The Violins».
А поскольку все прочие члены клуба добились в школе примерно таких же успехов — при том что это ничуть не озаботило никого из внешкольных авторитетов, — то никто из группы ничего и не заметил.
Поэтому всех их повергло в изумление письмо, которое в один прекрасный день пришло в адрес «The Violins» в Браосе от руководства концертного зала в Векшё. Отправители интересовались, не занимается ли данный клуб классической музыкой и если да, то не хотел бы он принять участие в концерте вместе с прославленным городским камерным оркестром «Musica Vitae».
Глубоко уязвленный Хлам решил, что это чья-то дурацкая шутка, и, отменив взлом очередного табачного ларька, поехал в Векшё — запустить камнем из мостовой в двери концертного зала и тем поставить на место его зарвавшееся руководство.
Все шло по плану, за исключением того, что кожаная перчатка Хлама в момент броска слетела с его руки и приземлилась в фойе вместе с камнем. А поскольку тут же поднялась тревога, то вернуть упомянутую деталь гардероба не представлялось возможным.
Остаться без перчатки было скверно. Поездка ведь была предпринята на мотоцикле, и всю обратную дорогу рука у Хлама отчаянно мерзла. Но хуже другое — злополучная Хламова девчонка старательно вывела на перчатке имя и адрес Хлама, на случай потери. Поэтому уже наутро приехала полиция и увезла Хлама на допрос. На допросе Хлам объяснил, что руководство концертного зала само его спровоцировало. Тут история про то, как «The Violence» превратились в «The Violins», попала в газету «Смоландспостен», а Хлам стал посмешищем всего Браоса. От ярости Хлам решил сжечь очередной ларек вместо того, чтобы, как обычно, ограничиться взломом. Это, в свою очередь, привело к тому, что болгарский турок, владелец ларька, устроившийся спать внутри, чтобы стеречь свое добро от воров, едва не расстался с жизнью. На месте преступления Хлам потерял другую свою перчатку (также аккуратно подписанную) — и спустя некоторое время впервые угодил за решетку. Там-то он и повстречал Шефа и, отсидев срок, почел за лучшее оставить и Браос, и подружку. Впрочем, клуб «The Violence» продолжил существование и по-прежнему щеголял в тех же скрипичных косухах. В последнее время клуб переключился на угон автомобилей с дальнейшим скручиванием счетчика пробега. Что тоже имело экономический смысл. Или, как выразился новый глава клуба, Хламов младший брат, «ничто так не украшает тачку, как вдвое меньший пробег».